(комедия)
Скачать PDF
В пьесе использованы отрывки из произведений и писем А. И. Герцена, В. В. Маяковского, А. С. Пушкина, М.Е. Салтыкова-Щедрина, а также архивные материалы газеты «Вятские губернские ведомости».
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ГЕРЦЕН, Александр Иванович – прозаик.
МАЯКОВСКИЙ, Владимир Владимирович – поэт.
САЛТЫКОВ-ЩЕДРИН, Михаил Евграфович – прозаик.
1.
Полутемная комната русской провинциальной гостиницы. В ней – Салтыков-Щедрин, Герцен и Маяковский. Удивленно осматривают комнату и друг друга.
Герцен. Господа, мы вчера кутили?
Салтыков. Память будто отшибло...
Герцен. Как мы здесь оказались? Я ничего не помню…
Маяковский. Мы знакомы? (Салтыкову.) Я вас где-то видел.
Салтыков (Герцену). А я вас.
Герцен вглядывается в лицо Салтыкова.
Герцен (Салтыкову). Михаил Евграфыч, вы?.. Я – Александр Иваныч. Герцен.
Салтыков. То-то, я думаю, мне лицо ваше знакомо.
Герцен. Какая встреча! Михаил Евграфыч! Вот ведь не приходилось, а тут…
Маяковский. Евграфыч? Это не тот ли самый?
Герцен. Тот-тот! Сам Салтыков-Щедрин! Как я рад! Как я рад, Михаил Евграфыч! Только вот не припомню, как мы тут оказались.
Салтыков. Я вот тоже как будто запамятовал… (Маяковскому.) А мы у молодого человека спросим, как это мы тут и почему.
Маяковский. На этот счет моя мысль пустотела…
Оглядывают комнату.
Салтыков. Странно, очень странно…
Маяковский. Жарко здесь. (Снимает шляпу и пиджак, весит его на спинку стула.)
Салтыков. И как-то темновато…
Герцен (Маяковскому). А вы кто будете?
Маяковский. Я – Маяковский.
Салтыков и Герцен недоуменно переглядываются.
Маяковский. Маяковский – поэт современности.
Герцен. Нашей современности?
Маяковский. А чье же еще? Конечно, нашей – основательно и бесповоротно!
Салтыков. Что-то я не слышал о вас. Из славянофилов будете?
Маяковский. Я из самых что ни на есть революционных. Поэт революции!
Салтыков. Революции? Ишь ты… (Вполголоса.) Я б на вашем месте об этом не горланил на каждом углу.
Маяковский. «Горланил»… а это хорошо! Что-то знакомое… А! Слушайте, товарищи классики… не то... Слушайте, товарищи потомки – вот! – агитатора, горлана, главаря!..
Салтыков (машет на него руками). Да будет вам, голубчик. Как в рупор вопиете.
Маяковский. «Маяковский – рупор революции!» (Про себя.) А это я откуда знаю?..
Салтыков. Да что ж такое-то!
Герцен. А какой именно революции?
Маяковский. Октябрьской!
Герцен. Октябрьской?
Салтыков. Первый раз слышу.
Герцен. Февральскую знаем, июльскую во Франции знаем, в 30-м в Брюсселе августовская, да. А октябрьскую – нет. Вы что-то путаете.
Маяковский. Да как же – Революция 17-го года в России!
Салтыков. В России? Революция? (Хохочет.)
Маяковский. Да, Великая Октябрьская социалистическая революция!
Герцен. Все-таки свершилось?! Неужели? Дайте я обниму вас, дорогой вы наш человек! Не зря мы в колокол били, не зря! Свершилось! И что же?
Маяковский. Самодержавие свергнуто!
Салтыков. Свергнуто? (Хохочет.)
Маяковский. Вся власть принадлежит народу.
Салтыков. Народу?! (Хохочет.) Держите меня! (Садится за стол.) Молодой человек, как вас по батюшке? Ну, пожалейте старика! Хватит!
Маяковский. Владимир Владимирович – я.
Салтыков. А вы, Владимир Владимирович, еще тот фантазер. «Свергнуто», «народу»… Или все-таки хорошо покутили вчера, а?
Герцен. Михаил Евграфыч, может, мы просто не в курсе событий.
Салтыков. Я когда «Историю одного города писал», таких безумных фантазий даже в самых смелых мыслях предположить не мог. Революция – выдумаете же! Одно слово – «поэт».
Герцен. А вы в каких журналах печатаетесь?
Маяковский. «Огонек», «Крокодил»…
Салтыков. Крокодил? М-да…
Маяковский. Я и свой журнал издавал – «ЛЕФ» называется.
Герцен. Это литературные журналы?
Салтыков. Скорее, зоологические.
Маяковский. Не ле-в, а ЛЕ-Ф.
Салтыков. То есть вы еще и с написанием того – фантазируете.
Маяковский. ЛЕФ – это «Левый фронт искусств».
Салтыков. У искусства – фронт. М-да... Да еще левый...
Герцен. Тогда правильнее не ЛЕФ, а ЛФИ.
Салтыков. Или просто – «фи».
Салтыков нюхает содержимое кувшина, который стоит на столе. Наливает из кувшина в кружку, пьет.
Маяковский. Удивляюсь я на вас, товарищ Салтыков. Клеймили своей сатирой самодержавие, а сами революцию на смех поднимаете. Сомнение высказываете. Нехорошо. При всем уважении к вашим заслугам…
Салтыков (перебивая). Хорош квасок! Хотите? Попейте. Александр Иваныч, присаживайтесь. Ничего нет лучше холодненького кваску. Все-таки, пожалуй, кутили мы вчера… (Маяковскому.) Я, голубчик, вас в ваших фантазиях разубеждать не буду. Но надо реально, реально мыслить. Хоть вы и поэт, как заявляете. Да вот хотя бы Александра Иваныча спросите. Он на этих революциях собаку съел.
Герцен. Ну, не то чтобы прямо «съел»...
Салтыков. Но отведал собачатинки-то, а? Я фигурально выражаюсь.
Герцен. Да, сомнения определенные у меня тоже имеются…
Маяковский. Знаете, товарищи литераторы, я себя фантазером называть не позволю. А тем более «голубчиком»! А если вы чего-то проглядели, это ваша недоработка на литературном и общественном фронте.
Салтыков. Ну что вы, право, заладили: фронт, фронт? Никто с вами воевать не собирается.
Герцен. Владимир Владимирович, да не серчайте вы. Просто вы нас как-то огорошили…
Маяковский. Скажу прямо: мне с такими огорошенными товарищами не по пути.
Салтыков. Ну, голубчик, не по пути и не по пути. Велика потеря… Вот квасок – это да!
Маяковский намеревается выйти из комнаты, ищет, но нигде не обнаруживает дверь.
Салтыков. Александр Иваныч, а когда вы в Россию-то вернулись? Что-то я и не припомню…
Герцен. А я и не возвращался.
Салтыков. Та-а-ак, не возвращались, значит. А как же тогда вы здесь оказались?
Герцен. Еще один назревший вопрос… А может, это вы выехали?
Салтыков. Я? Выехал? Господь с вами! Куда мне… Здоровье не то. Помру еще в этих ваших Парижах.
Герцен. Вы не выезжали, я не возвращался… Странно… Владимир Владимирович, извините, не совсем обычный вопрос: мы в каком государстве?
Маяковский. Я не нашел дверь.
Салтыков (Герцену вполголоса). Зря вы у него спрашиваете…
Герцен (Маяковскому). Сейчас мы решим эту проблему. Но сначала ответьте: в какой мы стране?
Маяковский. Я понимаю, товарищ Салтыков – сатирик, ему по статусу положено. У меня тоже в стихах есть и сатира, и юмор. Но вы-то, товарищ Герцен, вроде серьезный человек. Философию социализма придумали...
Герцен. Русского социализма.
Маяковский. Тем более. А шутки у вас плосконосые какие-то.
Герцен. Я совершенно серьезно спрашиваю: мы в России или заграницей?
Маяковский. Мы – в СССР.
Салтыков. Ну, что я говорил!
Герцен. Вот то, что вы сейчас назвали – это что?
Маяковский. Союз Советских Социалистических Республик.
Салтыков. А куда делась Российская империя?
Маяковский. После революции…
Салтыков(перебивая). Так! С меня хватит, голубчик! Идемте искать дверь! И на фронт! На фронт!..
2.
Маяковский спит на диване, отвернувшись лицом к стене. Герцен и Салтыков играют в карты.
Салтыков (кидая на стол одну за другой карты). Ага! И еще!.. И вот так!.. Бита! Бита ваша карта! Профукали! Ха-ха! Надо было тузом ходить. Э-э-эх!
Герцен. Где вы так наловчились играть?
Салтыков. С детства пристрастился. Я был очень одаренным ребенком. В десять лет поступил в институт. Да… Меня в лицее «умником» прозвали… Нет, в доме родителей не играли. Я вечером из дому убегал, искал партию.
Герцен. Еще разок?
Салтыков. Только чур – выигрыш за мной.
Герцен. Это почему же?
Салтыков. Тургенев тоже поначалу так спрашивал.
Герцен. А потом?
Салтыков. А потом не приглашал больше.
Герцен. Проигрывался?
Салтыков. Ругал я его очень. Среди нашей братии я один такой: если проиграюсь, бранюсь неистово. Нестерпим я за картами. Кричу очень, буйствую. А мы с вами взаперти. Не убежать вам…
Маяковский во сне вскрикивает: «Лиличка!» Просыпается, садится, оглядывается спросонья.
Герцен. Владимир Владимирович, давайте с нами партейку.
Маяковский. Надо выход искать.
Герцен. Да успеется…
Маяковский (садясь к столу). Только предупреждаю, если проиграю – бью.
Салтыков. Как это «бью»?
Маяковский. А вот так это – кулаком. Проигрыш для меня – личное оскорбление.
Герцен. А вы превзошли Михаила Евграфыча.
Маяковский. Вы думаете?
Герцен. Ну, в каком-то смысле. Он думал, что один такой.
Маяковский. Это я один такой.
Салтыков. И слава богу...
Маяковский. Я из Парижа рулетку привез. Вот такую – ма-а-ахонькую… Кручу, когда острых ощущений хочется…М-м-м, люблю азартные игры – карты, бильярд, стрельба, да просто пари! Поспорим на что-нибудь, а? Но, если что, бью.
Салтыков (собирая карты). Да-а-а, как-то у нас не заладилось с игрой…
Маяковский. Удивляюсь я, товарищи классики, вашему спокойствию. Сидите тут в карты дуетесь, квас пьете…
Салтыков. А у вас есть варианты?
Маяковский. Есть!
Салтыков. Поделитесь, будьте любезны.
Маяковский. Во-первых, нужно понять, где мы.
Салтыков. А тут и понимать нечего.
Маяковский. Ух, не люблю я этих загадок. Говорите прямо.
Герцен. Мы – в Вятке.
Маяковский. Как в Вятке? Зачем?
Салтыков. А вот это уже вопрос.
Маяковский. Да и не факт, что это Вятка.
Герцен. Факт. (Кладет перед Маяковским коробок спичек.)
Маяковский (крутя коробок). Кстати, сколько я уже не курил?
Герцен. Прочтите.
Маяковский. «Без фосфора. Торговля в Вятке. Фирма сущес. с 1873 г.» И что? Это еще ни о чем не говорит…
Герцен. Меня больше волнует дата… 73 год. Я его не помню…
Маяковский. А папиросы вы не находили?
Салтыков достает из-под стола подшивку газет. Шлепает ею перед Маяковским.
Маяковский(читает). «Вятские губернские ведомости». И что?
Герцен. Спички – из Вятки. Подшивка – из Вятки.
Маяковский. Ну и подумаешь…
Салтыков. Не мешало бы, голубчик, и подумать.
Маяковский. И подумаю!.. Может, в этом номере останавливался какой-нибудь вятский библиотекарь-поджигатель? Да, именно!.. (Оглядывает комнату.) Но как он отсюда выбрался, поганец?
Герцен. Зачем кому-то тащить из библиотеки в другой город такую огромную подшивку? Я уверен: мы в Вятке.
Маяковский. Из библиотеки, говорите… в Вятке… Ах, ты хитрый жук! И как я раньше не догадался! Всё же ясно! Не отпускает буржуазное начало?!
Герцен. О чем вы?
Маяковский. Не притворяйтесь! Это всё ваша затея! «Библиотека имени меня», да?!.. (Про себя.) Откуда я опять это знаю?
Салтыков. Какая библиотека?
Маяковский. Библиотека имени А.И. Герцена! Вот какая! В Вятке! Точно! Я мимо проезжал.
Салтыков (Герцену). Это правда?
Герцен. Первый раз слышу, Михаил Евграфыч, ей-богу.
Маяковский. Собственной библиотекой обзавелись – это же надо, какие буржуазные наклонности!
Салтыков. Вам посвятили в Вятке библиотеку?
Маяковский. В ней даже его кабинет имеется.
Салтыков. А я? Как же я? А мне?..
Герцен. Припоминаю, на втором году ссылки я присутствовал на открытии Вятской публичной библиотеки. Собирал для нее книги.
Салтыков. И только?
Герцен. Произнес речь о роли книги в истории человечества. Вот и всё. Ни о каком присвоении моего имени и речи не было…
Маяковский. До конца, до конца расскажите.
Герцен. Да нечего больше рассказывать…
Маяковский. Эту вашу речь издали в местной типографии.
Герцен. Да всего-то сто экземпляров.
Салтыков. Всего-то? Для Вятки?
Маяковский. А это еще не всё! Ну?!
Герцен. Ну… эта речь стала первым литературным изданием в Вятке.
Салтыков. Первым? Литературным?.. Как же так? Я в ссылке семь с половиной, почти восемь лет, а вы всего два года… И вам – библиотека… Какая несправедливость!
Герцен. Михаил Евграфыч, дорогой, да господин поэт что-то путает.
Маяковский. Во-первых, не господин. Во-вторых, я никогда ничего не путаю. С 1898 года библиотека носила имя императора Николая II.
Герцен. Вот! Видите!
Маяковский. Но! В ознаменовании русской революции… (Салтыков стонет.) Выпейте кваску, товарищ Салтыков. В ознаменовании революции имя императора вышвырнули, и на его место поставили ваше имя, товарищ Герцен.
Герцен. Меня на место императора? Хм, а это уже интересно…
Маяковский. Именно! Царька вон! А библиотеке – имя ее основателя и борца за свободу.
Герцен. Борца за свободу? Хм… Царька вон, а меня… хм… А что, недурно. Мне нравится.
Салтыков. Вы – всего два года, а я – почти восемь лет… И вам библиотеку. А мне? Мне что? Какая несправедливость…
Герцен. Ваша ссылка была длиннее моей – в этом нет моей вины. И если вятчане посчитали за честь именовать мной свою библиотеку – что ж, можно только подивиться их утонченному вкусу.
Салтыков(закатывая рукава). Какая каверза! Э-э-эх! Лучше бы вы мне в карты проиграли! Меньшие были бы последствия.
Маяковский (встает между ними). Стойте, стойте, товарищи! Вы оба ссыльные?
Герцен и Салтыков. Да!
Маяковский. И оба в Вятку?
Герцени Салтыков. Как видите!
Маяковский. Это же замечательно!
Герцен и Салтыков. Замечательно? Да вы издеваетесь, голубчик!
Маяковский. Ни капли! Мы нашли ответ, почему мы все втроем оказались здесь, в Вятке.
Герцен. Вы тоже были здесь в ссылке?
Маяковский. Я был в Вятке. Но не в ссылке.
Герцен и Салтыков разочарованно машут на него руками.
Маяковский. Товарищи, всё намного хуже!
….
Вятские ведомости.Вятские губернские ведомости. № 31. Суббота. Августа 5-го дня. 1839 года. Вятское Губернское Правление объявляет: не окажется кому-либо принадлежащим пойманный в Малмыжском уезде бродяга, не помнящий родства, по имени Ефрем. Наречие коего есть черемиское. Приметами он: ростом 2 аршина 1 вершок, волосы на голове и бровях темно-русые, глаза карие, нос широковат, лицо смуглое, от роду примерно 16 лет.
3.
Салтыков и Герцен сидят за столом, хохочут. Маяковский перед ними – в позе оратора.
Салтыков. Закидали? Тухлыми яйцами?! (Хохочет.)
Маяковский. Прошу не гиперболизировать! Не яйцами, а яйцом. Было всего одно яйцо! И то мимо.
Салтыков. Но сам факт!
Маяковский. Не уподобляйтесь бульварным газетенкам, товарищ Салтыков.
Герцен. Владимир Владимирович, так объясните, как было дело.
Маяковский. Я и объясняю! Вы же сами перебиваете!
Салтыков. Ну, очень смешно! Яйцами закидали… (Хохочет.)
Герцен. Вы были на гастролях, так?
Маяковский. Да, большой тур по Уралу. Из Перми – в Вятку. Вятка сама маленькая, но обвешана во-о-от такими плакатами. Громадье! Размах! Ни одного свободного забора. И везде одно слово: «Маяковский!»
Салтыков. И что ж – без пояснений?
Маяковский. Абсолютно! В этом-то и интрига.
Герцен. И с чем выступали?
Маяковский. А, как всегда. Сначала о современной поэзии, потом как сам работаю над стихом, обязательно об отношении к Пушкину и Есенину…
Салтыков. А Александр Сергеич-то чем провинился?
Маяковский. …кое-что о поездках за границу – провинция это любит. Потом – читаю что-то своё, и ответы на вопросы.
Салтыков. А яйца-то, яйца-то когда?
Маяковский (Герцену). Иногда дураки лезут со своими глупыми вопросами, оригинальничают. Приходится на место ставить. Но всегда аншлаг и овации. (Салтыкову.) Так вот, предупреждая ваш повторный вопрос. Я читал свою поэму «Хорошо», посвященную революции, и вдруг откуда-то с галерки в меня летит яйцо.
Герцен. Невообразимо!
Салтыков. По существу!
Маяковский. Оказалось, студентик, хулиган. Знаете, из таких – лишь бы побузотерить.
Герцен. А вы что?
Маяковский. Разозлился, конечно. Но виду не подал. Слишком мелкая сошка, чтобы разгонять бурю.
Салтыков. Но при этом заело, заело ведь, а?! А так бы и поминать не стали.
Маяковский. Да, соглашусь, заело. Десятки городов проехал, везде – признание. А тут какой-то фрондер с тухлым яйцом…
Салтыков. То есть засела обида?
Маяковский. Крепко засела, как пятиаршинная заноза.
Салтыков. Значит, насчет себя самого какие-то сомнения есть. А так бы не засело…
Герцен. Владимир Владимирович, а поклонницы? Поклонницы в Вятке были?
Маяковский. А как же? Я на другой день в педагогическом институте выступал.
Герцен. Так-так…
Маяковский надевает пиджак и шляпу.
Салтыков. Вы это куда?
Маяковский. Один момент!
Поворачивается к собеседникам спиной. Движется в ритме танца.
Маяковский. В зале пединститута набралось много народа. Студенты, институтки… Набились, не продохнуть. Вентиляции нет. Одним словом, жа-ра! (Прохаживаясь из стороны в сторону.) Жа-ра, ду-хота! Жа-ра, ду-хо-та!.. Тогда я – снимаю пиджак… (Снимает пиджак, танцует с ним. Весит его на стул.) Снимаю шляпу… (Танцует со шляпой, кидает ее на стол.) Снимаю свитер… (Медленно стягивает с себя свитер. Танцует с ним. Кидает его на диван. Начинает расстегивать ремень на брюках. Останавливается.) Но тут…
Салтыков. Летит яйцо!
Маяковский. Ошибаетесь… Женский голос!
Герцен. И что?! Что он?
Маяковский. И женский голос кричит: «Довольно! Довольно раздеваться!»
Герцен. А вы?
Салтыков. А вы в нее яйцом!
Маяковский. А я ей: «Извините! Обещаю больше ничего не снимать!»
Герцен. Невообразимо!
Салтыков. В наше время было наоборот: дамы перед поэтами раздевались, а не поэты пред дамами.
Герцен. Ну вы скажете, Михаил Евграфыч.
Салтыков. А что? Для чего еще эта самая поэзия нужна? Только для этого – соблазнять женский пол.
Маяковский. Категорически не согласен!
Герцен. Да я в этом деле и без стихов обходился.
Салтыков. А я вот грешен – наваял с десяток.
Маяковский. Вот ни в чем мы с вами не сходимся, товарищи классики. Поэзия – это не лирические трели. Это громкий голос, это орудие в переделке мира! Переустройстве несовершенного мира! «Однажды он прогнется под нас»! (Про себя.) Это опять я откуда знаю?
Салтыков. Вот! Вот в чем главная ошибка наша – всё мы мир переделать хотим. А вы посмотрите: какой мир – а где мы в нем. Переделыватели хреновы! И я ведь с вами туда же! Э-э-эх!.. Кваску лучше выпью. Хоть что-то приятное в жизни… А стихи, стихи, что ж, можно и стихи… Только вот ничего сквернее оды не выходит… Не пишите оды, голубчик, только не пишите оды…
…
Вятские ведомости. Вятские губернские ведомости. № 5. Вторник. 18 января. 1866 года. Возбуждающие пилюли, благоприятствующие носкости кур. Набрать каких угодно грибов (конечно, только не ядовитых), высушить их хорошенько в печи и истолочь в порошок. Взять полфунта этого порошка, 16 золотников источенных льняных жмыхов, 16 золотников пшеничных отрубей, толченых дубовых желудей и крапивного семени. Смешать, замесить на воле густое тесто, из которого наделать шариков величиною с горошину. Каждой курице ежедневно, утром и вечером, должно давать по 3-4 такие пилюли. Это чрезвычайно содействует их носкости, яйца бывают очень крупны.
4.
Герцен сидит за столом, листает газетную подшивку. Салтыков-Щедрин дремлет. Маяковский простукивает стены, ищет выход.
Маяковский. Сутки не курил… Лиле сутки не звонил… Сутки Лиле не звонил, сутки-сутки не курил…
Салтыков(открывая глаза). И когда этот суматошный уже угомонится?
Маяковский. Если долго находиться в закрытой комнате, может развиться клаустрофобия.
Герцен. Ну, это только в том случае, если у вас уже был травматический опыт, связанный с ограниченным пространством. У вас он был?
Маяковский. То есть вас вот это все устраивает?
Герцен. А как вы сами думаете?
Маяковский. Я уже сутки не звонил Лиле. Надо искать выход.
Салтыков. А если найдете, то нам его не покажете, да? Ну, если бы так было возможно?
Маяковский. Да, не покажу! Потому что ваше бездействие какого-то вселенского масштаба.
Салтыков. Это не бездействие, голубчик. Это принятие. Вот вы в пятый раз шарите по стенам – и что, есть результат?
Маяковский. И что предлагаете делать?
Герцен. Владимир Владимирович, а кто такая Лиля?
Маяковский. Ну, вот, пожалуйста! Я им про Фому – они мне про Ерему!
Герцен. Просто хотел разрядить обстановку…
Герцен углубляется в чтение подшивки.
Салтыков. Сядьте, голубчик. Выпейте кваску. А я вам кое-что про Ерему и поведаю. Сядьте, сядьте…
Маяковский (садясь за стол и наливая из кувшина). Какой-то квас у вас бесконечный.
Салтыков. Надеюсь, хоть эту загадку вы нам не предложите разгадывать.
Маяковский (отпив из кружки.) Это что? Это не квас. Бр-р-р… (Нюхает напиток. Пьет еще.) А то я думаю, вы такие спокойные! А вы «под квасом»!
Герцен. Почему вы все так эмоционально воспринимаете? Примите ситуацию как данность.
Салтыков. Голубчик, поймите, вы не в какой-то там заурядной гостинице. Вы – в Вятке!
Маяковский. И что с того? Что это – особое место?
Салтыков. Вот именно! Вы сколько пробыли тогда на гастроли в Вятке?
Маяковский (пьет). Два дня.
Салтыков. А я семь с лишком лет. Да и гастролью это трудно назвать…
Маяковский. Вам повезло. Вятка – самый красивый город.
Салтыков. Я бы вам сказал, но и у стен есть уши.
Маяковский (пьет). У стен есть уши, но в них нет двери. Великолепная нелепость! Вы знаете, я не звонил Лиле больше суток. Мне больно…
Салтыков. Чего я только ни делал, чтобы выбраться из этого… городишка. Оставим без эпитета. Сколько прошений отправил, чтобы разрешили жить, ну, хоть не в столице, так где-нибудь поближе. Нет, всё тщетно. Это как вы только что стены простукивали. Не было выхода. Нет его.
Маяковский. Выход есть всегда.
Салтыков. Эх, расхожая фраза. Есть, да не про нас. И потом я понял: в этом месте надо по-другому. Надо принять всё как есть. И ждать. Понимаете, ждать. И всё придет.
Маяковский. «Мы вас ждем, товарищ птица, отчего вам не летится?» И дождались?
Салтыков. Дождался. Случились два счастливых случая сразу. Первый – скончался император Николай I . А второй – в Вятку приехал генерал-адъютант Ланской, двоюродный брат нового министра внутренних дел. Он проникся к моей судьбе живейшим участием, и через месяц новый император дозволил мне проживать, где я пожелаю. Если бы вы знали, голубчик, как я был счастлив! Начал было распродавать свой скарб, а потом побросал всё и так уехал!
Маяковский (пьет). Евграфыч, а давай махнем в Америку! Я вам такое там покажу! Онемеете ртом… Давайте, а?
Салтыков (Герцену). Да, Ланской в тот раз приезжал в Вятку с женой – Натальей Николаевной, в первом браке – Пушкиной. Интересная, я вам скажу, особа.
Маяковский. Я сутки не звонил Лиле… Дайте мне яду… (Пьет.)
Герцен (листая подшивку). Кстати, господа, тут где-то было... Вот! Отрывок из письма Пушкина Гончаровой: «Если вы в Калуге, я приеду к вам через Пензу; если вы в Москве, т. е. в московской деревне, то приеду к вам через Вятку, Архангельск и Петербург. Ей-богу, не шучу…» Пушкин намеревался ехать через Вятку. Вот занятно, если бы еще и он в Вятку закатил, а!
Салтыков. Вот Пушкина нам только здесь еще и не хватало!
Маяковский (допив очередную кружку ивставая). «Прошлое тесно… Пушкин непонятнее гиероглифов»!
Салтыков. Мы с одним-то сладить не можем.
Маяковский. «Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с парохода Современности!»
Салтыков. Вот, пожалуйте, Пушкина он с парохода бросать собрался. Какой пароход? Мы в Вятке!
Герцен. И не скажите. Вот тут написано: в 1857 году вятские купцы основали первое пароходное товарищество.
Салтыков. Так я уже два года как отбыл отсюда, как же мне знать?
Герцен. А в 1873-м появились первые пассажирские пароходы. Опять этот 73-й год. Почему я его не помню…
Салтыков. Ну, может, и к добру. А то как вспомню эти вятские дороги, оторопь берет. Сколько верст исколесил я по этой губернии, одному богу известно. По воде все-таки ровнее…
Маяковский(Герцену). Я вспомнил, вспомнил травмирующую ситуацию! Я один, на маленькой кухне, и заперта дверь, и я не могу выйти… Вы должны будете подтвердить Лиле, что я был здесь заперт… А еще, вы знаете, я боюсь умереть… от заражения…
Герцен. Владимир Владимирович, а давайте вы нам прочтете свои стихи.
Маяковский. Вы серьезно?
Герцен. Серьезно. Прочтите.
Маяковский. Хорошо. Только дайте слово, что подтвердите Лиле…
Герцен. Всенепременно.
Маяковский (вставая в позу ритора.) Из последнего. Не про пароход, но близко…
море уходит вспять
море уходит спать…
…
Вятские ведомости. Вятские губернские ведомости. № 74. Суббота. Сентября 13-го. 1875 года. Малмыжское уездное полицейское управление объявляет, что у крестьянина усадской волости, села Усада, Филипа Алексеева Курочкина, оказалась сомнительного приобретения лошадь – кобыла, шерстью гнедая, грива направо, левое ухо порото, на спине подпалина, средних лет.
5.
Те же там же.
Салтыков. А что – недурно, недурно…
Маяковский. Вы, правда, так считаете?
Салтыков. А вот это: «Мы мошки, мы ждем кормежки» – хорошо, остро!
Герцен. Владимир Владимирович, а кто такая Лиля?
Салтыков. И, пожалуй, соглашусь с вами: революция имеет место быть. Но! только в искусстве. Только в нем. И здесь вы преуспели.
Маяковский. А давайте я еще прочту!
Салтыков. Повременим-повременим…
Герцен. А интимность, Владимир Владимирович? Как быть с интимностью?
Маяковский. Да вся моя поэзия – сплошная интимность.
Герцен. Интимность – это когда вы один на один с поэзией, с томиком в руке.
Маяковский. Никаких томиков! Выхожу на сцену – и вот я! Распахнут до последнего нерва! Куда уж интимнее?!
Салтыков. Тогда публика воспринимает вас и то, что вы им декламируете, как единое целое.
Маяковский. Именно! Лирическое «я» – это я!
Салтыков. Опасно, опасно такое слияние… Погибнет идея – значит гибни и поэт, так выходит?
Маяковский. Я в такие дали не заглядывал.
Салтыков. А зря… Я бы на вашем месте заглянул.
Герцен. А я ведь тоже выходил на сцену. Здесь, в Вятке, мы организовали любительский театр. Играл, да… И неплохо. Думал даже уйти в провинциальные актеры.
Салтыков. А он-то не играет. Вот в чем каверза.
Герцен. Владимир Владимирович, а кто такая Лиля?
Маяковский. А вот это уже интимное.
Герцен. Вы нас просто заинтриговали этим именем.Да и что нам, трем мужчинам, взаперти и в одиночестве еще остается? Только разговор о женщинах. Не о литературе же, в конце концов.
Маяковский. Хорошо. Давайте сюда ваш нескончаемый кувшин. (Выпивает.) Но вы же, товарищи классики, все опять не так поймете… Я же опять по-вашему выйду какой-то не такой.
Салтыков. Да рассказывайте уже.
Маяковский. А много и нечего. Есть Лиля. У Лили есть муж – Ося. И не только муж.
Герцен. А еще и вы.
Маяковский. И я, и… Да неважно. А у меня есть только Лиля. Всегда, везде и навсегда.
Герцен. И что – и больше никого?
Маяковский. Ну, почему же…
Герцен. Ну вот…
Маяковский. Что «ну вот»? Есть мир, и есть Лиля. А без Лили нет ни мира, ни меня, ничего.
Салтыков. Но при этом есть и ее муж, и другие?
Маяковский. Да. И что – распнете меня?
Салтыков. Господь с вами. Вы по сравнению с Александром Иванычем агнец во плоти.
Герцен. Михаил Евграфыч, у всех свои пути, свои возможности…
Салтыков. Да конечно, конечно. Кто же спорит?
Маяковский (Герцену). Вы тоже с замужней женщиной?
Салтыков. С замуж-ни-ми женщи-на-ми.
Маяковский. Сразу?
Салтыков. Ну, зачем же сразу. По очереди.
Герцен. А вы, смотрю, Михаил Евграфыч, осведомлены.
Салтыков. А что было делать долгими тоскливыми вятскими вечерами? Только слушать про ссыльных предшественников. Которым библиотеки посвящают.
Герцен. Слухи ходили, и вы женским вниманием не преминули. Супругу вятского врача упоминали. И даже жену самого губернатора…
Салтыков. Ой-ой! Да это нелепые небылицы! Порядочным людям от такой гадости тошно становится…
Герцен. А мне стесняться нечего. В Вятке была одна дама.
Салтыков. М-да, одна ли…
Герцен. Вы завидуете? Я могу и не рассказывать.
Салтыков. Нет уж, рассказывайте. Сами предложили.
Герцен. Так вот. Была дама очень несчастной судьбы. Жена одного чиновника. Муж тиран. Пятнадцати лет отдали ее замуж за этого развратного и скверного человека.
Маяковский. Били его?
Герцен. Ну зачем же? Он сам умер. Чуть позже. Тут, раскаиваюсь, я взял отступного. Вдова ждала, что я женюсь на ней. Очень уж она была в меня влюблена и привязана. И я, не скрою, нашел в ней близкую, родственную душу. Но это, скорее, от одиночества, от отчаяния… А жениться – нет, не мог. Хотя потом всегда помогал и ей, и ее детям.
Маяковский. А почему все-таки не женились?
Герцен. Была еще причина, конечно… Я был влюблен – страстно и бесповоротно.
Маяковский. Тогда тем более надо было жениться.
Герцен. В другую.
Салтыков. В свою кузину.
Маяковский. Смелый ход!
Герцен. А потом я ее выкрал!
Маяковский. Кого? Вдову?
Герцен. Зачем вдову? Кузину. Когда уже освободился из ссылки. Ее хотели выдать замуж. Назначили сто тысяч приданого и деревеньку в Подмосковье. А я выкрал! Венчались мы в Храме Казанской иконы Божьей матери во Владимире.
Салтыков. Лучше бы сто тысяч выкрал – больше бы было толку.
Герцен. Но полюбил-то я ее здесь, в Вятке. По письмам полюбил…
Салтыков. Любовь по переписке? Потомки вам этого не простят!
Герцен. Такие тонкие, нежные письма… Через пятнадцать лет она умерла. Жили трудно. Один эпизод был особенно неприятен – международное революционное сообщество осудило меня за то, что воспрепятствовал ее счастью с любовником.
Маяковский. Били его?
Герцен. Да зачем же? Он был моим другом…
Маяковский. Тем более!
Герцен. А потом ко мне в Лондон приехал другой друг. И теперь уже я с его женой составил союз любви и дружбы.
Салтыков. Ну, что я говорил? Вам, голубчик, за Александром Иванычем своими длинными ногами и не ускакать!
Маяковский. Давайте, Михаил Евграфыч, теперь ваша очередь – делитесь своим интимным.
Салтыков. Моя повесть по сравнению с вашими скучна и однообразна. Всю жизнь любил одну женщину, был с одной женщиной. О чем тут сказки сказывать? Не о чем…
Герцен. А вы как будто сожалеете?
Салтыков. Да немало!
Герцен. Тогда жену свою обижаете. Вот бы слышала она, что жизнь с ней была скучна и однообразна.
Салтыков. Вот чего не было, того не было. Иногда мне казалось, что жизнь моя с ней – ад, пламенем пожирающий. Капризы, требования, финтифлюшки, наряды – та-та-та, та-та-та… С ума сойти! А и трех дней без нее не мог! Так любил, так любил, мочи нет…
Маяковский. Вот, и я Лиле сутки не звонил!
Салтыков. А я ведь любовь всей своей жизни тоже в Вятке повстречал. Я когда ее впервые увидел, она совсем девчушкой была – двенадцати лет. А мне 26.
Маяковский. А вы, товарищи классики, один другого хлеще!
Салтыков. Голубчик, это была великая любовь! Терпеливо ждал. Через два года сделал предложение. А еще через два – повенчались. Отец ее был вятский губернатор.
Маяковский. Так что же это получается? Оба – писатели, оба были в Вятке в ссылке, оба в это время нашли свою любовь. Это вам похлеще ваших спичек и подшивок будет! В этом разгадка и кроется.
Герцен. Вы думаете?
Маяковский. Уверен! Сверим факты…
…
Вятские ведомости. Вятские губернские ведомости. № 93. Суббота. Ноября 19-го. 1894 года. С 17 ноября начались спектакли в городском театре. В среду, 16 ноября, около 8 часов вечера, с реки Вятки забежал в город волк, искусавший рабочего при перевозе и одного извозчика. Волка загнали во двор при доме Юрасова и там убили. Говорят, что волк, кроме людей, искусал много собак. По сведениям врачебного отделения, укусивший 16 ноября крестьянина Синцова волк, убитый в тот же день, оказался бешеным.
6.
Те же там же. Все сидят за столом. Маяковский что-то пишет, Герцен и Салтыков за ним наблюдают.
Маяковский. Любовь, любовь… (Отвлекаясь от записей.) Вот что такое любовь?
Салтыков. Давайте только без этих тщетных вопросов.
Маяковский. С одной стороны, это тяжкая гиря.
Салтыков. Да, не поспоришь.
Маяковский. А с другой – это сердце всего.
Салтыков. И это верно.
Маяковский. И как быть с этой дилеммой?
Герцен. Любовь раздвигает пределы индивидуального существования – вот в чем ее назначение.
Маяковский. Любовь раздвигает пределы – интересно…
Салтыков (указывая на записи). Ну, что там выходит?
Маяковский. К тем совпадениям, о которых говорили, добавился возраст: (Герцену) вы двадцати трех лет попали в Вятку, (Салтыкову) а вы – двадцати двух.
Герцен. А вы где были в этом возрасте?
Маяковский. В Петрограде. Я как раз встретил Лилю. И Осю.
Салтыков. Почему вы всегда коверкаете слова? Какой «Петроград»?
Маяковский. Уже не важно. (Встает, ходит туда-сюда по комнате.) Любовь раздвигает пределы… Оба в Вятке, и оба венчались… А может, мне тоже надо было повенчаться с Лилей, когда я вернулся из Вятки?.. Так, что за бред? Откуда эта мысль? Венчаться! Какой бред!..
Герцен. А еще можно сравнить любовь и эгоизм. Если поразмыслить, могут быть гнусная любовь и высокий эгоизм.
Маяковский (садясь за стол.). Что вы сказали?
Герцен. Любовь какого-нибудь ограниченного дикаря – это высший эгоизм.
Маяковский. Вы меня совсем запутали.
Салтыков(указывая на записи). Мне кажется, это пустая затея…
Маяковский. Нет, не пустая. Продолжим. За что вас сослали?
Герцен. За вольнодумство и активную пропагандистскую деятельность.
Маяковский. А конкретнее?
Герцен. Пел песни… порочащие царскую семью. Но это ложное обвинение. Я не люблю петь. Да у меня и слуха нет.
Маяковский (Салтыкову). А вас?
Салтыков. За чепуху.
Герцен. Что, прямо так и сформулировано в приговоре?
Салтыков. Нет, конечно. В приговоре значилось: «За вредный образ мыслей». Но если разобраться, то за чепуху.
Маяковский. И в чем состояла эта ваша чепуха?
Салтыков. Я написал повесть.
Маяковский. Действительно, чепуха.
Салтыков. Называлась «Запутанное дело». Дернул же черт меня написать такую чепуху…
Маяковский. Я и говорю…
Салтыков. Но во всем виноват Николай I.
Маяковский. Он вам подсказал сюжет?
Салтыков. Если бы! Он сказал моему начальнику в министерстве, что его чиновники бумагомарательством занимаются. Пошутил, думаю. Ну, а начальник рад стараться, настаивал, чтобы меня на Кавказ отправили. Вот пока Николай Павлович к праотцам не отправился, я все в Вятке и куковал.
Маяковский(пишет). Так, опять совпадение: здесь за чепуху, и здесь за чепуху.
Герцен. Тем и обиднее.
Салтыков. А хотя у меня в этой повести хорошая фраза была: «Россия – государство обширное, обильное и богатое…»
Герцен. Я бы не сказал, что оригинально…
Салтыков. «…да человек-то иной глуп, мрет себе с голоду в обильном государстве!»
Маяковский (записывая). «…мрет в обильном государстве».
Герцен. Зачем вы это пишите? Это не имеет к нам отношения.
Маяковский. Ах да! (Зачеркивает.) Продолжим. Чем вы занимались в Вятке?
Салтыков. Чем-чем… Служил. Начал с канцелярского чиновника, а закончил советником губернского правления.
Герцен. Я начал с того же, тем же и закончил.
Маяковский. Опять совпадение! Чиновники в канцелярии.
Герцен. Трудно не совпасть – выбор для нас был невелик.
Маяковский. И как вам, товарищи классики, было в роли канцелярских крыс?
Салтыков. А вот это вы сейчас зря, голубчик.
Маяковский. Извините, вырвалось.
Салтыков. Нет, не зря вас в Вятке тухлыми яйцами закидали.
Маяковский. Яйцом!
Герцен. Помимо того, что я собирал книги для уже упомянутой библиотеки…
Салтыков. М-да…
Герцен. Я организовал первую выставку естественных и искусственных произведений Вятской губернии. Ее посетил сам цесаревич, великий князь Александр Николаевич. Без ложной скромности скажу, что мой высокий уровень культуры, образный и яркий язык произвели огромное впечатление на наследника и его свиту. Встреча с Жуковским подарила мне надежду на помилование.
Салтыков. М-да…
Герцен. Нет! Я не просил. Никаких прошений! Не снисходил!
Салтыков. Экой вы горделюбец…
Герцен. Просто они все увидели меня, оценили и всё поняли.
Салтыков. Я, пожалуй, еще кваску.
Герцен. По строжайшей математической теории вероятностей я не долго должен был оставаться в Вятке. Так и вышло. Через полгода я был во Владимире.
Маяковский. Теория вероятности, говорите?
Герцен. Да, изучение случайных величин и событий…
Маяковский. Случайных событий, так-так… А если всех нас принять за случайные величины? Может, тогда мы найдем выход…
Салтыков. Выражаю несогласие. Да, я – величина. Но не случайная…
Маяковский (вскакивая). Почему, почему мы здесь?
Салтыков. По кочену.
Маяковский. Герцен, Салтыков-Щедрин, Маяковский… Маяковский, Герцен, Салтыков-Щедрин… (Салтыкову.) Почему вы Щедрин?
Салтыков. Ах, голубчик, это-то при чем?
Маяковский. Товарищ Салтыков, почему вы Щедрин?
Салтыков. Не помню. Это не имеет никакого отношения ко всему этому.
Маяковский. Ответьте на вопрос.
Салтыков. Хорошо. Я должен вам кое в чем признаться. Вот Александр Иваныч у нас в Вятке только благородными, просветительскими делами занимался. А я за восемь лет ко всякому оказался причастным. А куда деваться? При чине, при службе, да еще сам подневольный. Ссылка, знаете ли, гордости не прибавляет. Скорее, отчаяния, обреченности и досады… Семь тысяч верст на лошадях по губернии. Всю душу вытрясли мне эти вятские, прости меня господи, дороги.
Герцен. И что же вам в Вятке не сиделось?
Салтыков. Искоренял раскольничество. Самолично произвел шестнадцать арестов. Вот так! Какая уж мне библиотека… Ладно… Да, если в архивах порыться, там на одной из бумаг еще одно постыдное свидетельство. Мужики подати не желали платить. Пришлось написать резолюцию: «Пороть!»
Молчание.
Салтыков. А знаете, с чего начинается моя память? Мне года два, не больше. И меня секут. Секут розгою. Как следует секут, чтоб на всю жизнь запомнил…
Молчание.
Салтыков. Нет, не искупить… Не изжить из себя этой боли… Да сотвори хоть тонны рукописей верного, правдивого слова – нет, не искупить, не изжить… Как по маменькиному приказу секли, так и потом, всю жить, секли – законники, власть предержащие, критики, злопыхатели и друзья – все секли…
Молчание.
Герцен. А знаете, у меня была такая статья «Сечь или не сечь…»
Маяковский. Вот в чем вопрос, товарищ Салтыков. Вот в чем вопрос: почему вы Щедрин?
Салтыков. Да, не помню я, голубчик. Вроде в Вятке проходил по делу старообрядцев купец Щедрин. Умнейший человек был, старик уже, но тот еще острослов. Может, в честь него взял псевдоним. А может, по другой причине. Не помню, голубчик…
Герцен. А знаете, Михаил Евграфыч, пережив утеснения, унижения, тоску, я все равно скажу: хорошо, что я жил в Вятке. Ни одно место на земле не вызывало во мне столь противоречивых чувств: признаюсь, иногда с ненавистью я смотрел на этот город, а на душе было больно, когда уезжал. Словно прощался с добрым другом.
Салтыков. А вы правы, мой друг. Без Вятки не было бы ни моих «Губернских очерков», ни того Салтыкова-Щедрина, которого все знают. Они думали что? Сошлют нас в глухомань – а мы и откажемся от своих взглядов? Не на тех напали!
Герцен. Да они сделали нам услугу: ни в Петербурге, ни в Москве мы никогда бы не узнали России. Только живучи в Вятке, мы многое поняли и о России, и о себе.
Салтыков. Да, глубинная Русь напитала нас, сделала сильнее, придала остроты нашему взгляду на жизнь и нашему перу. Так что, да здравствует Вятка!
Герцен и Маяковский. Да здравствует Вятка!
Все чокаются кружками, выпивают.
Герцен. И еще: ссыльный опыт привел меня к религиозному воззрению. Молитва, религия – они все исцеляют.
Салтыков. Да, Бог – он жизнедавец и человеколюбец. В нем и есть источник добра.
Маяковский. Сделали картинку, и назвали «бог»…
Салтыков. Вы атеист, голубчик? М-да, кто бы сомневался.
Маяковский. У меня с богом особые отношения. Вот если увидимся один на один, тогда и поговорим. Не в моих привычках говорить с невидимым.
Салтыков. М-да, каверза какая…
Герцен. Ну, что, господа, загадку нашего здесь пребывания мы так и не разгадали.
Салтыков. Я думаю, все проще, господа. Опять объявили какой-нибудь год литературы, а мы мыкайся из города в город как неприкаянные.
Герцен. Тогда хорошо, что именно в Вятку попали. Никакой суеты. Предполагаю, отделаемся парой пресс-конференций.
Маяковский. Товарищи классики, тогда разрешите – я первый выступаю. Или пари?
Салтыков. Увольте нас от пари. Хотите выступать на разогреве – никто не против. А я уж тогда заключительное слово скажу.
Маяковский. Так, надо порепетировать. Слушайте, товарищи потомки!..
…
Вятские ведомости. Вятские губернские ведомости. № 1. Среда. 4 января. 1917 года. Орловский уездный исправник Вятской губернии разыскивает неизвестно где утерянный учительницей Заборской церковно-приходской школы Орловского уезда Любовью Павловой Семакиной аттестат об окончании ею в 1887 году курса Вятского Епархиального женского училища. В случае обнаружения аттестат считать недействительным.
7.
Герцен, Салтыков и Маяковский сидят за столом, пьют квас. Герцен листает подшивку.
Салтыков. Не портите зрение, Александр Иваныч.
Герцен. Интересные факты нахожу. Например, в 1934 году Вятку переименуют в Киров.
Салтыков. Тоже, наверное, в честь писателя.
Герцен. Владимир Владимирович, кто такой Киров? И почему именно в 1934-м? Расскажите.
Маяковский. Так хорошо сидим. Думаю, вам лучше не знать...
Салтыков. А я в свое оправдание еще вот что скажу: я – единственный чиновник в Вятке, кто не брал взятки.
Маяковский. «Один во всей Вятке Салтыков не брал взятки». Надо записать – пригодится. (Записывает.) Какая удобная самописная ручка. Откуда она здесь, интересно? А вы знаете, когда у меня не было под рукой пера, я записывал слова, которые приходили на ум, обгоревшей спичкой на коробке́. (Берет коробок, зажигает спичку, тушит ее.) Вот так. (Пишет спичкой на коробке.)
Герцен. Дайте я тоже попробую. (Зажигает спичку.)
Салтыков. Газеты не подпалите только.
Герцен поднимает руку с горящей спичкой.
Герцен. Хорошо горят вятские спички.
Маяковский(глядя вверх). А ну-ка, ну-ка, поднимите выше… Что это там? (Вглядывается в потолок.) Он есть! Я его вижу! Боже мой!
Герцен (Салтыкову). Михаил Евграфыч, он уверовал!
Маяковский. Он все-таки есть! Боже мой! Слава богу!
Герцен. Все-таки Вятка очень влияет на религиозные воззрения.
Маяковский скидывает все со стола, Салтыков успевает схватить кувшин.
Маяковский (забираясь на стол). Помоги мне, помогите мне до него достать!
Салтыков. Какое религиозное невежество! Голубчик, для общения с богом достаточно молитвы. Не надо лезть как можно выше.
Маяковский. Эх, не достать! А давайте, вы меня подсадите! (Затаскивает на стол стул. Залезает на него.)
Салтыков. Да что ж это такое! Слезайте, помолимся вместе!
Маяковский. Помолимся, обязательно! Потом! Стул держите!
Герцен (вглядываясь вверх). Похоже там что-то иное – материальное…
Салтыков. Я ничего не вижу, близорук.
Герцен. Если я не ошибаюсь, это люк…
Маяковский. Салтыков был близорук, не увидел в Вятке люк. Ха-ха!
Раздается скрежет, сверху падает сноп света – это Маяковский открыл люк. Маяковский исчезает в люке.
Салтыков. Люк? Он что, нашел выход?
Герцен. Как видите – да.
Салтыков. Странно, очень странно… Как думаете, он вернется?
Герцен. Боюсь надеяться.
Сверху свешивается голова Маяковского.
Маяковский. Товарищи классики, здесь одно сплошное небо!
Салтыков. А земля? Земля есть?
Маяковский. Земли нет. Но есть целая Вселенная! Вечность!
Герцен. И что мы будем в ней делать?
Маяковский. Разберемся по ходу дела.
Салтыков. И вы предлагаете нам тоже?
Маяковский. Конечно! Выбирайтесь! Полетим туда, в вечность!
Герцен. Постойте. Как это «полетим»?
Маяковский. Здесь – дирижабль!
Герцен. Дирижабль?!
Маяковский. Самый настоящий! Вы управляли дирижаблем?
Герцен. Нет, конечно.
Маяковский. Замечательно! Я тоже – нет! Тем более стоит попробовать!
Салтыков. М-да, дирижабль… Никогда не летал, тем более на дирижабле. Выпьем на дорожку кваску.
Герцен. Михаил Евграфыч, это какая-то сомнительная затея.
Салтыков. Думаю, надо лететь.
Маяковский. Всенепременнейше надо!
Герцен. А вдруг мы разобьемся…
Маяковский. Обо что? О небо?
Герцен. Мы можем сгореть в атмосфере.
Салтыков (забираясь на стол). Голубчик, не то жаль, что умрешь, а то, что о тебе будут помнить одни анекдоты. А еще и в театрах показывать. Давайте руку. Не робейте!
Герцен нерешительно забирается на стол.
Салтыков (Маяковскому). Голубчик, подсобите! (Исчезает в люке.)
Герцен слезает со стола. Из люка высовывается голова Маяковского.
Маяковский. Александр Иваныч, куда вы? Давайте к нам!
Герцен. Сейчас.
Герцен подбирает с пола подшивку. Взбирается с ней на стол.
Маяковский. А это зачем?
Герцен. А что я буду там читать?
Маяковский. Хорошо. Давайте сюда. (Берет подшивку у Герцена.) И спички еще захватите. Вдруг в Вечности найдутся папиросы.
Рядом с головой Маяковского появляется голова Салтыкова.
Салтыков. И кувшин, кувшин тоже.
Герцен слезает со стола.
Головы Маяковского и Салтыкова исчезают, потом снова появляются – уже в авиационных очках. Герцен подает им коробок и кувшин. Они кидают ему очки. Герцен их надевает.
Маяковский. А теперь руку!
Салтыков. Обе!
Маяковский и Салтыков втягивают Герцена в люк.
Раздается голос Маяковского: «Мы вас ждем, товарищ птица, отчего вам не летится?» и звук взлетающего дирижабля. Писатели кричат: «Ура! Мы летим!» – и улетают в Вечность.
август 2022 г.
Design a free website - More info